Свинцовое утро
Когда наступил Этот Самый День, всё, во что не верилось до последнего, стало реальностью... Всё, чего достиг Человек, стало пылью и ненужным хламом, а всё, что делало людей людьми, стало просто незначимым...
Это произошло практически моментально и неожиданно - ещё вчера кто-то строил планы, смотрел развлекательные передачи по телевизору, копил деньги на отпуск, ругался в интернете, доказывая оппонентам их ублюдочность и ничтожность в сравнении с собой любимым, ложился спать или наоборот просыпался... Сдуло. Всё это сдуло ядерным огнём напрочь и навсегда. От миллиардов личностей не осталось даже кусков горелого мяса, а там, куда не достали заряженные ядерной смертью бомбы, землю пахали простые снаряды. Весь мир моментально израсходовал весь свой заряд злости, и оказалось, что его хватило с избытком, чтобы не оставить на теле планеты ни единого живого места, а когда все очнулись, увидели, что ничего прежнего больше нет, а как жить заново никто не знал...
Небо, мирное и синее ещё вчера, резко поменяло свой приветливый цвет на серо-чёрный, и черноте этой не стало ни края, ни конца. Конечно, там, высоко, за тёмной пылевой вуалью, как и прежде светило солнце, но солнце отныне для человечества перестало существовать, а внизу, впотьмах, копошились жалкие остатки тех, кто как-то сумел выжить в этот самый страшный час в истории всей цивилизации. Их, выживших, становилось всё меньше, и чем меньше их становилось, тем больше валялось на разрушенных войной улицах трупов.
Если ещё вчера у кого-то было будущее, сегодня у него осталось только прошлое и, конечно же, реальность. Холодная, беспощадная, не оставляющая ни иллюзий, ни надежд. Реальность была просто фактом, и она предлагала обстоятельства, в которых каждый был волен поступать так, как мог. Некому было судить или хвалить другого, все судьи вымерли, все кодексы моментально испарились вместе с солнечным светом. Мир стал сер и безмолвен совершенно и изначально, и ничто не могло поколебать его безмолвия; казалось, всё, что было живо до этого, умерло, да и сами живые не могли бы сказать точно, живы ли они.
Словом, всё, от чего мог отталкиваться человек ранее, перестало быть опорой и точкой отсчёта. Все основы в то свинцовое утро были похерены, и для всех осталась только одна планка, да и та была преодолена: имя ей было «после»…
Мародёр
Человек просыпается каждое утро. Это логично, и не вызывает ни у кого противоречий.
Что бы ни случилось накануне вечером, вы всё равно ляжете спать, и проснётесь в то время, которое ваш организм считает утром. Для чего – вопрос отдельный, и вряд ли девяносто девять процентов людей разумных могли бы дать на него чёткий и вразумительный ответ; если же кто-то и в состоянии это сделать, то, пожалуй, его логическая цепочка остановится либо на необходимости снова лечь спать вечером, либо на вечном сне –смерти.
Просыпаясь каждое утро, Мародёр ощущал, что он встаёт с постели либо заведомо мёртвым, либо с мыслями о старухе с косой. Это было и неудивительно, учитывая, что творилось в мире вокруг. На что ни посмотри, всюду взору являлись свидетельства того, что мир либо вот-вот канет в Лету, либо станет настолько другим, что ничему старому в нём уже никогда не найдётся места. Действительность просто кричала об этом – тяжёлым густым морозным воздухом, цветом снега, звуком лая шляющихся повсюду смертельно голодных собак, периодически дерущихся то за подачку от какого-нибудь человека, то за его останки… Смрадом дыхания костлявой было пропитано буквально в любом обличии – в виде ли какого-нибудь охотника за твоим добром, в виде ли всё той же своры одичавших животных, в виде ли шального осколка рванувшего неподалёку снаряда, конкурента ли на промысле, да всех возможностей и не перечислить. Война, даже уходя, оставляет за собой многоголосое эхо… Впрочем, довольно лирики, когда речь идёт о житейской прозе.
А проза бытия для Мародёра состояла в том, что с одного очень непрекрасного момента житье ему стало вроде бы незачем. Если бы кто-то спросил Мародёра –«Зачем ты живёшь?», он бы, пожалуй, просто пожал бы плечами. Да разве он и до войны это знал? Нет, ему казалось, что не знал, но до войны он редко задумывался об этом, если задумывался вообще, во всяком случае, было ощущение, что придёт время, и всё с этим вопросом станет понятно, а вот упали бомбы, и пламя пожрало привычный мир, это ощущение куда-то испарилось. Жизнь потеряла какие-то краски, и превратилась в простой механический процесс, нужный по факту: живёшь –значит живёшь. Хоть и непонятно, зачем.
Иногда он пытался извлечь из-за пояса трофейный пистолет и приставить его к виску, но всякий раз приходил к выводу, что жить, даже так, механически, временами тупо набивая брюхо сухой лапшой быстрого приготовления или промороженной килькой в томате, всё же и хочется, и нужно. Хоть и есть эта неясность. Что-то же погнало его за городскую черту в нужное время, как-то же он сообразил запереться в гараже, оборудовать его под практически полноценное жилище, что-то заставляло его прятаться от каждого шороха и делать всё, чтобы как можно меньшее количество людей знало о его местонахождении? Да он и не был в своих потугах жить уникальным – таких, как он, было вокруг много.
Когда вражеская авиация разгромила его город, и руководство, под прикрытием полиции покинуло его, когда стало ясно, что власти и закона больше нет, Мародёрство стало массовым. На неделю или около того в городе вместе с паникой поселилась вещевая лихорадка, сталкерами себя возомнили буквально все, кто не осмелился или не сообразил бежать, и даже какое-то время обходилось без драк. Но –лишь какое-то время. Не то чтобы насилие из-за награбленного стало каким-то массовым, однако смертельно пострадать на улице, неся пакет с едой или лекарствами, стало очень даже возможно.
Мародёр, будучи в военных делах человеком опытным, прекрасно зная, что в условиях любого конфликта максимальные шансы выжить имеют лишь самые недоверчивые, к скоплениям людей старался не приближаться, ибо толпа, делящая что-либо – это всегда потенциальная возможность некрасиво умереть с банкой тушёнки в руках. Посему толпы он старательно обходил, из десяти возможных дорог выбирая десятую. Встретить рядом с местом делёжки каких-нибудь гопников, поджидающих одинокого счастливчика – дело плёвое.
Мародёр ухмыльнулся. Ему вспомнился тот день, когда он заимел тот самый трофейный пистолет, из которого он периодически подумывал застрелиться. Тогда, пытаясь понять ситуацию, он как раз бродил неподалёку от супермаркета с выбитыми витринами, где как раз кто-то орудовал, загружая в багажник незаглушенной «Тойоты» ящики с продовольствием.
Мародёр постоял в раздумьях, стоит ли подходить ближе, и рисковать всё же не стал.
-Фью! Э! Слышь!?
Он обернулся. В пяти- семи метрах от него стояли двое. Лет по двадцать, в новеньких пуховиках, кажется, у одного рядом с капюшоном даже, кажется, бирка болталась… И с пистолетом.
- Есть ствол? – Спросили.
- Ствол?! – Мародёра невольно этот наивный вопрос заставил улыбнуться. – Не, ребят, нету. Рыжьё есть. Меняете?
-А ну сюда иди, - скомандовал безоружный.
- Чё, грабить будете, ребят? – Спросил мародёр, робко подходя к парочке, уже двигающейся ему навстречу.
- Что за рыжьё? Давай сюда.
- Да вот, - мародёр сунул руку назад, - колечко.
Гопники в это время уже подошли вплотную, так что перехватить рукой дуло пистолета, отвести его в сторону и воткнуть в бок вооружённого нож не составило труда. Второго грабителя Мародёр уже застрелил из захваченного ПМ-а. А, поскольку со стороны «Тойоты» не донеслось ни звука, ни окрика, он понял –дело дрянь, отныне человек человеку волк…
Да, человек человеку волк. И сдерживает подавляющую часть людей только страх перед темницами. Когда же тюрьмы бояться не приходится, всё, чего мы достигли за тысячи лет, все цивилизационные устои становятся не более чем воспоминанием. Да мы и не так уж много достигли, если разобраться. Изобрели розетку, выключатель и тюрьму. А потом уже при помощи этого изобрели кое-что ещё. Вот не стало ни розеток, ни выключателей, ни тюрем –и мир кончился.
Встав со своей постели, зажигая свечу и прикуривая сигарету, он поёжился от холода. Его гараж, служивший ему убежищем около полугода, начинал промерзать, а поскольку днём Мародёр печь не топил, дабы никто не заметил дым, приходилось потеплее одеваться.
Командирские часы на запястье показывали три часа.
По его прикидкам был март, ночи стали не такими холодными, как раньше, темнеть стало позже, поэтому на свою «охоту», если, конечно, было желание, он выходил ближе к восьми-девяти часам вечера. Продуктами Мародёр был не обделён – пока остатки не разбежавшегося из города населения грабили магазины, склады и ларьки, он занялся гаражами – пилил замки, захватывая припасы. Иногда спиливать ничего не приходилось. Многие, покидая город на своих автомобилях, просто оставляли двери гаражей открытыми, и нередко в них находилось достаточно провизии. Помимо другого добра.
Всё найденное, и представляющее, по мнению Мародёра ценность, он переносил к себе, стараясь, конечно, не захламлять жилище лишним скарбом. Брал преимущественно еду, то, что могло сгодиться на дрова и топливо. Заимел несколько паяльных ламп и с десяток аккумуляторов. Их он использовал для того, чтобы заводить двигатель своей «Нивы», подзаряжать телефон, проверяя наличие связи и хоть каких-то голосов в радиоэфире. Тщетно. Ни связи, ни голосов не было – да и откуда им было взяться, если городские вышки были разбомблены?
Туманная темень скрывала даль. Луны не было. Мародёр не помнил, когда в последний раз видел вообще что-либо тёмное на небе. Ему не хотелось думать, почему, потому что выводы напрашивались сами собой.
Прислушиваясь, он подошёл к городской окраине. Где-то в глубине крайнего квартала послышался рокот жигулёвского мотораи несколько разнокалиберных выстрелов. Подобное слышал и раньше, изредка по городу колесили автомобили, изредка по ним стреляли, иногда из автомобилей отстреливались в ответ.
Пробираясь сквозь темень улицы, Мародёр осматривал дома. Вот там и там из окон торчали печи буржуек, окружённые то брезентом, то чем-то похожим. Где-то в окнах мерцали свечи, как бы сигнализируя, что лезть сюда не стоит, жильё занято. Но он и не стремился даже подходить к подъездам, где был намёк на какое-то присутствие разумных организмов. Почему-то он не боялся свихнувшихся собак, но со свихнувшимися людьми предпочёл бы не встречаться.
Он выбрал дом, на его взгляд безопасный и частично разрушенный, оглядел окна.
Лазить по первым этажам давно не имело смысла – все окна, куда могли дотянуться люди, были вынесены более ушлыми конкурентами, поэтому не питавший иллюзий Мародёр носил с собой альпинистское снаряжение.
Прислушиваясь, он поднялся по лестнице насквозь промороженного подъезда к крыше, перекусил болторезом навесной замок чердака. Прикрепляя карабин, осмотрел двор, нет ли кого, и, убедившись, что никто его не видит, подобно пауку скользнул вниз по верёвке.
Профессионально высадив стекло, как делал уже с сотню раз, быстро влетел на балкон и присел, прислушиваясь. Тихо. Выдохнул. Точным ударом высадил балконную дверь и вошёл внутрь квартиры.
Здесь явно кто-то жил. Причём, не очень аккуратно. По полу были разбросаны бутылки, окурки и упаковки. Включив фонарик, Мародёр пошёл дальше. Дверь квартиры была заперта. Ключ торчал в замке изнутри. И этого сюрприза он ожидал меньше всего.
Когда тебя хотят убить из-за угла, главное за этот самый угол не спешить. Главное вообще не шевелиться и себя не обнаруживать, тогда у тебя есть все шансы обнаружить своего противника раньше. Обязательно тот, кто тебя поджидает, шелохнётся раньше. Несколько минут Мародёр стоял с пистолетом в руке, ожидая. Фонарь гасить не стал, свет – это не только мишень, это ещё и шанс ослепить противника… Тишина меж тем не нарушалась ничем, а чутьё подсказывало, что можно двинуться вперёд. И не обмануло.
Под бешеный стук сердца он прошёл кухню, заглянул в одну комнату, подошёл к другой…
Под берцем предательски хрустнула упаковка то ли от чипсов, то от китайской лапши… В ответ –тишина. Он переступил порог.
Вся комната была буквально завалена всем, чем только можно – батарейками, ящиками с едой упаковками с чаем, алкоголем, патронами, а у стены, рядом с почти допитой, судя по всему, из горла, бутылкой водки и потухшей газовой горелкой, в луже замороженной крови сидел труп. Практически без головы. С «Сайгой» в руках.
Мародёр сел у стены напротив. Глубоко затянулся сигаретой, уничтожив, пожалуй, добрую её треть.
Судя по всему, жил хозяин квартиры один, таская сюда припасы столько, сколько мог. И наверное, планировал просидеть как можно дольше. Видимо, так же, как и он, однажды не понял, для чего, и…
Мародёр сидел здесь долго. Очень долго. Столько, сколько понадобилось ногам, чтобы порядочно затечь, а мыслительному процессу активизироваться. Он не засекал времени, просто сидел, глядя на такого же как он мародёра, когда-то силящегося для чего-то выжить. Потом, сделав над собой усилие, встал, не без труда вынул из окоченевших рук оружие, набил карманы и рюкзак боеприпасами. Перезарядился. На крышу возвращаться за снаряжением не стал, вышел через дверь, оставив её настежь открытой.
***
Утром 22 марта, примерно около восьми часов утра, под завязку набитая ящиками и канистрами синяя трёхдверная «Нива», вылетела с территории одного из гаражных кооперативов города Н-ска, и, не сбавляя скорости, взяла курс на юг.
Распугав стаю собак, автомобиль промчался по городу. Равнодушно ведомый в несколько оптических прицелов с крыш, исчез с глаз долой.
А город, тем не менее, не думал просыпаться. Где-то на квартирах укутывались получше ещё не протрезвевшие мародёры, где-то во сне плакали дети, вздрогнувшие от звуков внезапно нарушившего тишину мотора. Город продолжал медленно и безжалостно умирать, убивая…
|
